Леонид НЕТРЕБО
БАКЛАНЫ-ПАНГОДЫ-АНАГУРИЧИ
«Бакланы» – это один из микрорайонов Пангод, комплекс деревянных двухэтажек рядом с поселковой телевизионной станцией. Гостю здесь могут рассказать романтическую историю возникновения необычного названия. Мол, высадились сюда лет двадцать пять назад то ли топографы, то ли связисты и взгляду их открылся крутой зеленый берег, усыпанный большими непугливыми, величавыми птицами. И решили десантеры, что птицы эти не иначе как бакланы, и нашли они в своей карте соответствующую точку и дали ей имя…
— Знаком этот «легендарный» сюжет, – говорит ветеран поселкового телевидения Семен Савельевич Анагуричи, инженер радиорелейного цеха. — Красиво, но птички здесь ни при чем. «Бакланы» – это кодовое название военных полевых радиостанций тропосферной связи Р-408, которые были смонтированы здесь, на пустыре за поселком, в конце семидесятых. Благодаря им, в Пангодах появилось первое телевидение. С этого времени и повелось: куда рыбачить, или за грибами, ходил? – за «Бакланы» и т.п. Со временем пустырь застроился, появился микрорайон, придумывать название которому не было необходимости – оно уже существовало.
В 1979 году группу выпускников Тюменского училища связи, в полном составе, направили на объекты строящейся радиорелейной линии «Надым — Пангоды-Новый Уренгой», распределили по станциям. Семену Анагуричи и его земляку, который был тоже, как и Семен, родом из Кутопьюгана, выпало работать на пангодинском участке.
До женитьбы Семен с коллегой жили там, где работали, – в помещении телецентра. К этому периоду относится и рождение одной из сугубо пангодинских присказок, которая до сих пор бытует среди ветеранов поселка, хотя сейчас уже немногие правильно расскажут о сути ее происхождения. Так вот. По случаю, когда на экранах телевизоров вдруг исчезало изображение и появлялось «молоко» (причины были, в основном, технические), жители в шутку говорили: «На бакланах ХАНТЫ спать легли».
В начале восьмидесятых, когда я слышал эту сентенцию, меня больше всего удивляло само сочетание названия одного из северных народов, которые , в моем представлении, в подавляющем своем большинстве до сих пор занимаются примитивным хозяйством, – и… телевидением, предполагающим функционирование сложных технологий и их высококвалифицированное обслуживание.
Каждое устойчивое словосочетание – это история, причем не только достижений, но и ошибок. О происхождении одного из таких, в данном случае «этнографического» заблуждения, я попытался узнать у Семена, задав ему вопрос: почему очень часто в надымском районе коренных жителей – а это в основном ненцы, – называют хантами? Семен ответил:
– Ты знаешь, что «маргинал», в общем изначальном смысле, это человек, который вырвал свои корни на «колыбельной» родине, но не прирос, не пророс, в полной мере, на новой земле. Отсюда и незнание всего того, что его окружает и питает, – оно как бы в неопределенности. А как можно уважать или просто внимательно относиться к чему-то неопределенному, абстрактному? Знаешь, когда я поправляю, мол, я не хант, а ненец, – мне говорят: да ладно, какая разница. Тогда я говорю: хорошо, если так, то давай, я тебя, русского, буду хохлом называть – какая разница? Реакция: ну ты уж, Семен, совсем того, загнул!..
Мы с Семеном смеемся, в продолжение шутки я «успокаиваю» его: дружище, маргинализм – это не то, что характерно только для переселенцев, к сожалению, для бывших советских людей это болезнь последних поколений, недуг целой эпохи. Посуди, многие ли из нас, пришлых для тебя людей, смогут связно рассказать о том крае, где родились и выросли, об истории того города, улицы, своей фамилии?.. Шутка иссякла, и я задаю следующий вопрос, ответ на который, как мне кажется, должен подвести символическую черту под первой, «координатной» частью нашего разговора. Все же, где мы с тобой находимся, где происходит наша жизнь и наш настоящий диалог — что в переводе с ненецкого означает имя нашего населенного пункта? За пятнадцать лет я слышал несколько версий ответа от разных людей («медвежье», «ягельный мох» и т.д.), но, наконец, хочу услышать от ненца: что такое «Пангоды»?
— Я давно интересовался происхождением этого названия, беседовал со стариками. Так вот, в буквенном (у нас, как ты знаешь, почти «кириллица») или звуковом выражении такого слова (или сочетания) у ненцев нет. Но первая часть этого имени поселка согласна ненецкому слову, которое на русском языке имеет соответствие: высокое, удобное место. Буквально «панг» – массивный кусок дерева, который есть возле каждого чума, для рубки дров и некоторых других работ, верстак, — удобное для дел место.
Ведь действительно, Пангоды – это возвышенное место на водоразделе нескольких рек: одни текут в Надым, другие в Пур. Задолго до промышленного освоения Медвежьего здесь было постоянное стойбище, как бы перевалочный пункт, на торговой дороге ненцев с севера региона в район Сургута. По этой дороге ездили мои предки…
Семен десятый ребенок в семье кутопьюганского оленевода Савелия Анагуричи, всего детей было одиннадцать. После интерната очень хотел учиться дальше – в Тюменском индустриальном институте. Даже сдавал экзамены в Салехарде (было всего два места для абитуриентов из числа коренных народов Севера на двадцать желающих), не поступил. В Тюмень все же поехал, где был зачислен в техническое училище.
И вот уже семнадцать лет Семен «цивильный», урбанизированный ненец – с местожительством в общежитиях, квартирах, с работой на телецентре, населенном спутниковыми антеннами, электроникой… Он признался, что сейчас его уже ничто не заставит пасти оленей или работать на рыбных промыслах. И его дети вряд ли тесно свяжут собственное будущее с образом жизни своих недальних предков.
– Семен, многие общественные деятели сетуют на то, что цивилизация, в тех формах, в каких она вступала на исконные территории обитания северных народов, изменила общую ситуацию не в лучшую сторону. Я в данном случае не говорю об ухудшении экологической обстановки: «перепахивания» пастбищь, загрязнение почвы, водоемов, – все это, опять же, из серии общероссийских бед. Ты сам знаешь, что меняется ваш народ, как бы «усредняется» – масса ненцев не знает языка, традиций, многие забросили ремесло своих отцов, которое в решающей степени определяло их быт, и даже — образ мышления, способ осознания себя в этом мире. Не лучше ли, как советуют иные твои образованные соплеменники, оставить ненцев в покое: исключить обязательное обучение детей с проживанием в интернатах, где преподавание, кстати, ведется на русском языке, раздать оленей – пусть каждый живет, как хочет?
– Ты правильно заметил, что такое советуют именно образованные представители северных народов. Представь, пишут они это, находясь в теплой уютной квартире, где-нибудь в Салехарде или Надыме, а в соседней комнате дочка разучивает гаммы на фортепиано… Для своих детей они вряд ли планируют будущее проживание в стойбище и, тем более, не позволят, чтобы их чада выросли просто неучами…
Мой собеседник заметно разволновался, и, признаться, после этих слов я уже ожидал, что он далее будет оперировать такими фразами, как:»вот бы их в тундру, в чум и т.п.» Но Семен, напротив, перешел на спокойный тон, и заключил уверенно, но, как мне показалось, несколько нелогично, во всяком случае, оставив «пищу» для следующих вопросов, возможно, это было намеренно. Он сказал, что все северные народы должны жить именно так, – т.е. в квартирах, с пианино и т.д.
– А как же самобытность?
Семен ждал именно такого вопроса, это было заметно по явному удовольствию, с которым он предложил уже, видно, обдуманный и не раз озвученный ответ, состоящий из скорой череды вопросительных восклицаний:
– Почему другие народы, развиваясь, не утрачивают свою самобытность, а ненцы, ханты, манси в этом случае должны ее непременно утратить? Неужели, чтобы остаться русским, нужно носить косоворотку, обуваться в лапти или валенки, жить на опушке леса – в мазанке с соломенной крышей?.. Смешно?
– Ну, хорошо. Тогда как уйти от интернатовской системы обучения, после которого выпускник средней школы – еще не пролетарий, но уже явно не тундровый работник? Приблизить учителя к стойбищу? Реально ли это?
– Во-первых, надо исключить условия, когда олени – единственный источник благополучного, небедного существования. Должен быть выбор. Для этого в регионах проживания северных народов должна развиваться промышленность, пусть, в первую очередь, перерабатывающая. И далее, народ должен быть вовлечен в процесс обслуживания и развития наукоемких, высокотехнологических производств, только тогда он развивается, это диалектическая истина. В частности, когда язык становится средством научного, технического, политического общения, когда он «нагружается», тогда он и развивается, растет.
Семен убежден, что с развитием технического прогресса станут возможными иные, более эффективные формы получения высоких результатов в оленеводстве. Он опять привел пример из окружающей и всем нам давно понятной жизни: надымчанину, обслуживающему расположенный за сто километров от дома газовый промысел «Медвежьего», не приходит в голову жить с семьей в вагончике возле газовой скважины…
Типичная «блок-схема» жизни уроженца южного региона, связавшего свою жизнь с Севером: несколько лет в Пангодах (например) — ежегодные отпускные поездки на родину и, если повезет, к морю; покупка квартиры или постройка дома «на земле», приобретение машины (раньше еще и «северную» мебель накапливали для контейнера); и, наконец, «полноценная» жизнь (правда, перед самой пенсией) где-нибудь в черноземной зоне… Перед тем, как спросить у Семена о его «блок-схеме», я рассказал услышанную от знакомого пангодинца-коми полуанекдотичную историю с ним приключившуюся. Поехал этот очень северный человек на Черное море, а отдыхать, как все кругом, не может – жарко. Результат: две недели просидел в полуподвальном помещении, где от скуки пил виноградное вино… Семен улыбается:
– Твой знакомый, наверно, слегка заострил проблему. Привыкнуть нам к временному пребыванию на юге не сложнее, чем тебе прожить полтора десяка лет в Пангодах. Но что касается моей жизненной программы, то она связана только с Пангодами. Я не ожидаю получения квартиры «на материке», никуда не собираюсь уезжать – домой, как вы говорите. Здесь мой дом, здесь мой материк. Я здесь живу – одной своей жизнью, без надежды, что будет какая-то вторая – та, на которую вы, пришлые люди, надеетесь.
Недавно Семен Анагуричи вселился в новую четырехкомнатную квартиру, выделенную ему из фонда Генерального директора Надымгазпрома. Есть у него снегоход «Буран», собирается купить машину. Я рад за него, потому что из того, что я о нем знаю и в его жизни понимаю, все у него, кажется, нормально. Но, видимо, от подспудного влияния того, чего мне, к сожалению, знать и понимать не дано, – и остаточная грусть в конце беседы. Теперь мне известно, что у Семена есть особое, «непаспортное», ненецкое имя, каким его нарекли при рождении и сейчас называют на родине, в Кутопьюгане, но какое – он не сказал, только задумчиво улыбнулся, когда я его об этом спросил…
Когда мы расставались, он сказал, слушай, наш народ скромный, выскочек не любит, поэтому, пиши о проблемах, дело не во мне, не хвали Семена Анагуричи.
Я и не хвалю.
1995-99 г.
Из книги «ПАНГОДЫ»
(просьба к ПАНГОДИНЦАМ: у кого есть фотография Семена Анагуричи, пожалуйста, пришлите — для иллюстрации этого очерка)
