Skip to content

Леонид НЕТРЕБО

С ЧЕГО НАЧИНАЕТСЯ КНИГА

(ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ)

Альфред-Гольд-Надым1Дверь резко отворилась, я увидел перед собой незнакомое лицо человека, и сразу невольно кинул взгляд вниз, на ладони: мне показалось, там должно быть – в одной руке скрипка, в другой смычок… Таким впервые явился мне Гольд – как всклокоченный пожилой скрипач, которого потревожили в разгар репетиции: голова наклонена к левому плечу, руки опущены и чуть разведены в сторону.

Он был невысокого роста, медвежатообразный, крепкий, борода и волосы на голове черные, с редкой проседью. Взгляд человека, знающего себе цену, – преисполненный достоинства, оценивающий, цепкий, ироничный, с легким прищуром.

– Здравствуйте, Леонид Васильевич! – мне показалось, Гольд как-то чрезмерно отчетливо и громко произнес, отчеканил мое имя-отчество: – Да, да, – он, угадывал мои мысли, – мне действительно “непросто” произносить ваше имя. Точно так звали моего друга, ненецкого писателя Леонида Лапцуя. Читали?.. Когда вы позвонили по телефону, я, признаться… Ну, да ладно, милости прошу. Что, как говориться, Бог послал.

На низком гостиничном столике было все необходимое для мужской неспешной беседы. Я почему-то обратил внимание на то, как были нарезаны маринованные огурцы: крупно и неровно, как режут слегка торопясь, когда во всем грядущем действе отнюдь не главное то, что скрипит и мнется под тупым лезвием общепитовского ножа. (Пахнуло, щемяще, – пряным воздухом студенческих фуршетов…) Но увидев крупные крепкие пальцы этого человека, я быстро передумал: такие руки изначально не могли делать деликатную, кружевную работу, они были подстать коренастой фигуре… Какая все же разница между внешним и сутью! – окончательно запутавшись, мысленно воскликнул я, отдавая дань вспомнившемуся: давно испытанному первому впечатлению от прочитанных гольдовских стихов – безупречно грамотных, лиричных, тонких.

 

Это было в 1995 году.

Услышал, что в Пангоды приехал Альфред Гольд, нашел его по телефону.

Весна, поселок «вскрылся», я шел на встречу, обходя гигантские лужи. На душе было светло – от солнечного дня, от того, что судьба, нежданно, подарила встречу с писателем, которого по его книгам знал уже более десяти лет и который был для меня самым авторитетным публицистом в нашем северном регионе.

Дежурная фешенебельной газпромовской гостиницы “Ямал” очень спокойно сказала: “С такой фамилией никто не живет. Может быть, Гольденберг?”

Я тогда еще не знал, что Гольд (“золото”) – псевдоним, ставший именем.

 

Мне он предоставил единственное в номере кресло, сам воссел на койке. Одет был просто: рубашка, трико – босой. Разговаривая, увлекаясь, иногда взгромождался с ногами на скрипучую кровать, как на топчан, менял там положение, обхватывал коленки мощными руками, вытягивал ноги, опираясь на локоть.

Он сказал, что начинает делать документальную книгу к 25-летию Надымгазпрома. Так и сказал, уверенно, но просто: делать.

Объяснил, что не сам задумал писать на северную тему, которая еще совсем недавно была доминирующей в его творчестве, – еще бы, прожить семнадцать журналистских лет в Ямало-ненецком округе! Кстати сказать, он уже давно живет нормально, вдалеке от здешних забот, в Екатеринбурге, в городе с прекрасной инфраструктурой. С Севером завязал: там, «на Земле» есть чем заниматься, в чем проявить свое творчество.

Рассказал, как уехал в Екатеринбург, как пытался там уйти “на вольные хлеба” – заниматься только свободным художественным промыслом, в основном поэзией. До этого “косяком” вышли документальные книги “Надым”, “Бросок на Ямбург”, “Северные встречи”, сборник стихов “Колесница”. Стали поступать от издательств конкретные предложения. Но… Быстро сменилась эпоха, в частности, стихи перестали издателей серьезно интересовать, во всяком случае, жить с гонораров стало невозможным. Однако появилась интересная работа в возрожденном еженедельнике “Екатеринбургская неделя”. Работа интересная, бодро повторил он, явно желая подчеркнуть свое творческое благополучие – не в смысле “результатов”, но состояния души, возможности творить в свое удовольствие.

Мне показалось, что он не меня хотел убедить в этом, а больше успокаивал себя.

Все-таки Гольд, урожденный свердловчанин, по моему глубокому убеждению, как писатель, – северный человек. И если творческие способности – врожденное, то багаж и опыт – приобретенное. Приобретенное в определенном месте. В данном случае речь не о мастерстве публициста, а о том документальном, фактическом арсенале, который со сменой среды обитания, на новом месте, грозит остаться невостребованным, и вряд ли Гольд мог относиться к этому безразлично.

 Далее он подтвердил эти мои заключения тем, что рассказал, с какой радостью отнесся к предложению Надымгазпрома, буквально воспрял: не зря, не напрасно вел северный дневник, сохранял в переездах салехардские, надымские, ямбургские блокноты, черновики. Говоря о радости, он излучал… восторг!.. Рассказывая о нынешнем сборе материалов на “Медвежьем” (многое записывал на магнитофон), он сетовал на то, что не все может использовать в будущей книге – возможности ограничены “юбилейным” жанром. Придется, наверное, употребить все остальное где-то в других работах, – сказал он, с явным удовольствием, которое вполне “нейтрализовывало” его предыдущие сетования. Это еще раз утвердило меня в предположении: Гольд возвращается на Север!..

– Но что это мы все обо мне, о моих делах! – спохватился он. – Расскажите о себе, о Пангодах – нынешних. Старые-то, еще деревянные, я немного знаю, помню… Кстати, выросли Пангоды – как грибы, людей много новых. Старых моих знакомых – в них для меня сейчас самое ценное – приходится чуть ли не с миноискателем разыскивать!.. Ладно, валяйте, с чем пришли?.. – завершил он просто, но мягко и приготовился слушать, подался вперед, подпер кулаком голову.

И я рассказал.

 

Можно было начать с любого. Я начал с того, что поведал, как в 1991 году в Пангоды приезжал популярный певец, известный, в частности, своими “антирежимными” песнями. Это было буквально через несколько недель после августовских событий, которые, разумеется, соответствующим образом окрашивали выступление без того ангажированной концертной группы. Оно было бескомпромиссным и яростным: по сцене ползали чудовища с серпами и молотами, певец пел о демократии и, указуя, а то и просто тыча дулями в конкретных героев представления, произносил конкретное: “Козлы!.. и т.п.” На меня как зрителя данная дем-большевицкая “агитка” производила тягостное впечатление, но дело не в этом…

Певец сказал, что сегодня увидел в Пангодах, на экскурсии, – люди в этом населенном пункте живут в бочках! Это в двадцатом-то веке!.. Подсказываю вам, люди, продолжал певец-демократ, вытаскивайте из квартир ваших партократов, смело переселяйтесь в их жилища, а их самих – в бочки! В бочки!.. Пусть узнают, что это такое. Давайте, подбадривал он, а я в следующий свой приезд сюда – проверю!!!

Забегая вперед, – на “проверку” артист не приехал: вскоре он в характере “демократического” времени был застрелен то ли вором в законе, то ли собственным охранником. Мне его было искренне жаль. Но тогда, в пангодинском зрительном зале хотелось спросить его, а знает ли он то, о чем так страстно говорит? Какие, к черту, в Пангодах “партократы”! А если все мы без исключения прошли через “бочки”, балки, времянки, общежития, все мерзли на трассах и т.д. и т.п.!.. Кто из нас “крат”, а кто просто человек?! До сих пор жалею, что не зашел за кулисы, не напросился на интервью, в ходе которого, попутно, можно было многое ему рассказать о моих Пангодах: какая бездна между тем, что видно сверху и меряется стандартным аршином, и тем, что есть на самом деле. В чем была причина этого моего, наверное, несколько наивного желания, замешанного на чуть ли не детской обиде, – действительно, что из того, что один человек стал бы думать иначе?..

…Вообще, мне всегда было обидно за Пангоды. Да, за двадцать пять лет написано несколько книг, в которых, так или иначе, фигурирует населенный пункт с этим именем. Но всегда эти книги – связанные с теми или иными, обычно производственными, событиями. Как объект. И если о людях, то, опять же, в свете промышленных достижений и, немного, общесеверных социальных явлений… Для затравки или на излете. Вскользь. По касательной. Недолет. Перелет… Да, населенный пункт растет и развивается, это уже почти город. Но тогда, тем более, в чем причина, что за такой гигантский промежуток времени, четверть века, здесь не появился ни один человек, который попытался бы описать Пангоды изнутри. Описать Человека Пангод – вне зависимости от того, чем он занимается. В том смысле, что род деятельности каждого это лишь локальная среда обитания в генеральной вотчине – Пангодах.

 Взять город Надым – он уже известен России, как источник множества литературных талантов, ему не грозит духовное забвение. Душа этого города уже в книгах прозы, поэзии, в песенных сборниках, в произведениях искусства. А ведь Пангоды это тоже многотысячный, живой организм. Но почему он ведет себя как болото?!.. Которое до сих пор не вытолкнуло на свою поверхность – писателя, живописца, скульптора, артиста?.. Как будет восприниматься слово “Пангоды” еще через двадцать пять лет: поле прошлых героических побед? Былая кузница кадров? Старые фотографии, на которых люди в спецовках – хотя бы и пофамильно?.. А ведь здесь обитали конкретные, живые люди: которые приезжали из всех уголков страны, уже до этого имея какую-то судьбу, любили, женились, разводились, рожали детей, уезжали, умирали… Интересные люди, уникальные судьбы – в этом уникальном населенном пункте! Да-да: уникальном! Пангодинец – это как национальность… А значит, население этой “газовой провинции” имеет право на свою духовную автономию, которая должна проявляться в творчестве именно этих людей. И что бы мне ни говорили: без настоящих результатов, зримых, профессиональных плодов творчества любая территориальная или национальная общность – горсть временщиков, маргиналов… Сколько-нибудь существенные потрясения или просто неумолимый ветер времени рассыпают такую общность на сюжетные детали…

 

Гольд внимательно выслушал мою тираду. Его ироничный прищур не смущал меня – подбадривал: я все понимаю, но скажи все, что ты хочешь, выговорись. Как только я закончил, он отдался всем туловищем назад и с улыбкой, как будто разгадал наивную загадку, почти воскликнул:

– Вы хотите, чтобы я сказал: “А что если вот вам, Леонид, и вскрыть “болото”, написать первую книгу о Пангодах, о людях, – о пангодинцах?” Не лукавьте, – он как-то прощающе махнул рукой, – вы ведь уже все давно решили!.. Тем не менее, спасибо, что поделились со мной своим сокровенным. Могу вас только поддержать: не сомневайтесь, пишите! Думаю, ошибкой будет, если вы попытаетесь объять необъятное – написать все и обо всем. Не надо! Главное, появиться первому литературному труду пангодинца, потом и другие авторы “обнаружатся”, охватят другие спектры, освоят иные жанры, вот увидите, – улыбка Гольда приобрела оттенок смущенной гордости, почти совсем спрятавшись в бороде, – это я по Надыму знаю…

 Он явно имел ввиду свою первую книгу “Надым”, небольшую, почти карманного формата, на двести страниц, изданную в 1982 году, и последовавший за этим событием стремительный взлет литературного творчества надымчан, которых – “пишущих” – Гольд же в свое время начал собирать в литературное объединение.

 Далее он сказал, пожалуй, самое для меня важное в нашей беседе:

 – Да, журналист, так сказать, извне может написать о вашей “малой родине” хуже или лучше – в смысле удачности жанрового выбора: художественности или, наоборот, хронологичности и событийной достоверности (если это необходимо – как в моей будущей книге)… Но ему, так сказать, по определению, не дано до конца постичь вашу вотчину изнутри, ее душу. Для него она, вы правильно заметили, объект, для иных – даже Терра инкогнита, а для вас – центр вселенной!..

На прощание он по моей просьбе сделал надпись в той самой книге “Надым”, которую, собственный, старый, уже потрепанный экземпляр, я принес собой в гостиничный номер: екатеринбургский адрес, мне “…от автора на память о встрече в п. Пангоды и с пожеланиями творческих успехов”.

И завершил устно: “Будете в Свердловске – милости прошу”.

Уходя, окрыленный, почти у самого порога я спросил сбивчиво: с чего начинается книга? Я имел в виду только технический план вопроса – рукопись, редакция, издательство… Гольд ответил:

– Я бы с удовольствием рассказал, но этого, наверное, никто не знает. У каждого по-разному. У кого-то с удивления, у кого-то, – он значительно улыбнулся, – с обиды… Начните, – а я думаю, вы ее уже начали, в себе, – и если вам дано, то несмотря ни на что – напишете. С Богом!..

Было ясно, что он не понял моего вопроса и давал ответ совершенно на другое, но настолько высоки, трогательны и “знаковы” для меня были эти слова, что я не стал уточнять. Это были последние слова, которые мне довелось услышать от Гольда .

В 1997 году, к двадцатипятилетию “Надымгазпрома” вышла книга “Медвежье: имена и судьбы”. Альфред Гольд возвратился на Север, но всего одной и, увы, последней своей книгой. Вскоре, всего за несколько месяцев до юбилейного торжества, когда тираж книги еще не достиг Надымского района, автора не стало…

От тех, кто знал Гольда, мне известно, что где бы его ни останавливала судьба, он везде делался, в полном смысле, своим человеком: поэтому он был настоящим екатеринбуржцем, настоящим салехардцем, настоящим надымчанином. В Пангодах он бывал, но не жил. Однако видимо, в этом и суть таланта, когда своим творчеством он может сказать: я знаю вас, я такой же, как вы, я – с вами. И ему поверят…

1998-99 г.

Из книги «ПАНГОДЫ»

Опубликовать в Facebook
Опубликовать в Google Plus
Опубликовать в LiveJournal
Опубликовать в Одноклассники