Леонид НЕТРЕБО
А К В А Р И У М
Приехав в Пангоды летом 1981 года, я сразу попал в “пивной” рай: то тут, то там по поселочному песку мужики катали алюминиевые столитровые бочки с чешским пивом. Вожделенный напиток продавали только в родной таре, поэтому люди “сбрасывались”, покупали бочку (пятьдесят рублей стоило содержимое и триста – залог за посуду), укатывали ее в удобное для розлива место, делили по ведрам, напивались от души. Через несколько дней, принимая активное участие в открывании бочки, “напрягшейся” от транспортировочного катания и дневной жары, я имел счастье быть облитым с ног до головы из нарезного пробочного отверстия струей чешского деликатеса.
– В чем дело, Семеныч? – радостно спрашивал я соседа по комнате, выжимая футболку, пропитанную божественной влагой. – Пангоды это и есть рай на земле? Но почему так северно?
– В ОРСе, на складе, есть все, – пояснил Семеныч, макая тропическое чудо банан в литровую советскую банку с янтарным европейским чудом. – От птичьего молока… – он отхлебнул, смакуя пошевелил мокрыми губами, блаженно повращал глазами, чуть задумался, подыскивая слова, и наконец выдохнул: – До козьих яиц!.. Но, – он поднял палец вверх, делая паузу, – на складе! И – мало. А это, – небрежно кивнул на ведро с пивом, – наверное, по ошибке в Пангоды завезли так много, хранить негде. – И закончил, довершая разрушение райского замка: – Скоро кончится.
Бывалый северянин оказался прав: в то лето я напился на десять лет вперед… Потому что больше такой пивной вакханалии, до аж конца эпохи Горбачева, не повторялось. Пиво, как и положено для того времени, иногда распределяли по организациям, редко, по праздникам, “выбрасывали” на уличную торговлю: оно, в количестве пары десятков ящиков на несколько сот страждущих, доставалось (по бутылке в одни руки), по принципу естественного отбора, самым целеустремленным и сильным, к числу которых, как можно догадаться, я себя, может от избытка скромности, увы, не относил.
Когда я поделился с одним из своих приятелей намерениями написать портретный очерк о начальнике ОРСа, он, мой добровольный критик, уже неоднократно упрекавший меня в “чрезмерной” симпатии ко всем моим предыдущим газетным и журнальным героям, прищурив глаза, с ехидством, простительным для нашего длительного знакомства, спросил:
– Что, неужели и о торгашах будешь – хорошее?.. У тебя совесть есть?
– Вы думаете, я не знаю, как люди относятся к торговому люду? – Начальник Пангодыгазорса Валерий Иванович Степаненко грустно улыбнулся. – Знаю: неоднозначно. Мягко сказано?.. Основа этого “неоднозначного” отношения заложена еще в те годы, когда торговля и торговый работник были своеобразным буфером между властью и народом. Порочность власти, в плане бессилия иметь нормальную экономику, способную насытить рынок товаров, прикрывалась “недобросовестностью” завмага: всего в достатке, но этот “хапуга” – скрыл, пустил налево, через заднее крыльцо и т.д.
Человек за прилавком был отрицательным персонажем. Потому что при тотальном дефиците всего он, вольно или невольно, становился несимпатичным элементом системы распределения “того, чего мало”.
… Мама получала мизерную зарплату, недостаточную для того, чтобы нормально существовать с двумя детьми. Я сразу после школы пошел работать на один из полтавских военных заводов. Приняли учеником фрезеровщика, нравилось, через год у самого ученики появились. Друг предложил “за компанию” поступать в техникум советской торговли. Я поначалу наотрез отказался. Смешно даже, я – торгаш. Да ни в жизнь! Друг объяснил, что в этом учебном заведении разные специальности, например, есть отделение телемеханики. В общем, туда и сдали документы. Он завалился на каком-то экзамене, я все сдал успешно. Но когда зачитывали фамилии поступивших, оказалось, что я зачислен студентом в группу… “Товароведы продовольственных товаров”. Я поартачился, но остался. Так начался мой путь в торговлю.
В группе был я один парень на двадцать восемь девчонок. Поначалу стеснялись: они меня, я – их. Потом ничего, привыкли, даже, случалось, мог и бретельку где помочь поправить, застегнуть… зеркальце подержать.
На практиках приходилось стоять за прилавком. Заходят иной раз бывшие коллеги с завода – мне неудобно, краснею… Говорю директору магазина: давайте, я лучше где-нибудь на расфасовке или на погрузке буду работать, мешки таскать. А директор мне: учись! Мешки, мол, можно и без диплома ворочать.
Закончил техникум с красным дипломом. Пошел в магазин, вскорости стал начальником мясного отдела. В армию не брали: болела мама. А возраст такой – ни туда, ни сюда. Решил отслужить, как все, когда мать поправилась. Пошел в военкомат проситься. Офицеры – глаза удивленные: ты, наверное, проворовался, мясник, а теперь хочешь в армию – и концы в воду? Пришлось приносить характеристики, справки, разрешение от матери…
Служил в Казахстане, в войсках ПВО, оператором системы выдачи команд”. Военная специальность была вполне по душе. Вся торговля из головы вылетела – хорошо! А после дембеля, уже на третий день после приезда домой, пошел в родной Горторг. Не знаю, что, – ноги сами понесли. Стал работать, рос быстро, скоро назначили замдиректора торга. К работе подходил творчески: много читал, анализировал, внедрял передовые методы работы – у меня получалось легко. Мне кажется, так всегда бывает, когда работа интересна, в радость. Заочно окончил кооперативный институт (с отличием). Предложили учебу в аспирантуре. Но ехать в Москву жить с семьей на сто рублей стипендии я не мог. Тем более, что никаких накоплений не было. Материальное положение и было причиной нашего приезда на Север – планировали заработать на машину, мебель, ну и на сберкнижку чего-нибудь положить…
Да, получилось так, что торговля стала моим способом самоутверждения. Но не в смысле утверждения “над” кем-то, не в смысле обладания тем, “чего мало” и не всем доступно, а просто работой – интересной, без которой мне – случись что – уже было бы плохо. Жизнью. Почему я так подробно расшифровываю, чуть ли не оправдываюсь? Потому что прекрасно знаю сам, и знаю, что людям об этом прекрасно известно: не у всех из моих коллег по профессии – так.
… Очередь за мясом в центральном пангодинском магазине. Я, начинающий молодой семьянин, осваиваю новую для меня роль – добычу хлеба насущного для ячейки общества. В очереди кроме меня почему-то одни женщины, молчаливые и упорные. Стук топора. Непериодический, с длительными паузами вынос “неперспективного” мяса. Часа через два “очередная” пытка завершается вручением мне двух килограммов завернутого в кровавую бумагу “нечто” (которое дома жена, прощающе вздохнув, охарактеризует тоже широкосмысловым “ничего”).
На следующий день коллега по работе, известный более как часовщик-надомник, отечески заметил:
– Видел я тебя вчера в очереди… М-мм! – он поморщился с укором. – Некрасиво. Не престижно. Только жить начинаешь – и в очередь.
На мой несколько запоздалый для человека, уже окончившего технический вуз, вопрос: что же престижно? – коллега ответил:
– Ну, вот, если бы ты был, к примеру, как и я, часовщик или, там, другой полезный человек… Пришел бы к рубщику и сказал: привет, как часики-то, – ходят? Отруби-ка от ляжечки, только много не надо, лучше послезавтра за свеженьким заскочу. Домой приходишь – ну, прикинул разницу? – ты ж в глазах жены – котируешься!..
Нельзя сказать, что мне открылась какая-то тайна, но после этого я, видимо, уже не случайно, из череды ежедневных знакомых прохожих стал вычленять одну фигуру, если она вдруг попадалась на моем пути. Этой фигурой был грузчик. Или рубщик. Не важно. Одно ясно: это, в тогдашнем рациональном понимании, был “котируемый” человек.
Каждый вечер он, возвращаясь с работы домой, проходил мимо крошечного сквера, по пангодинскому “бродвею” – центральной пешеходной дороге шириной в две бетонные плиты, которая была одновременно и проспектом (по назначению) и тротуаром (по габаритам). Это был не просто проход через центр поселка “котируемого” человека. Это была сказка. Это была песня.
Он всегда нес, как кувшин величавая грузинка (но не опустившая гордых очей к долу, а смотрящая поверх всего, поверх суеты…), держа на поднятой до уровня плеча ладони, завернутое в многослойную атласную коричневую бумагу, “нечто”. Совсем неважно, чем конкретно было это невидимое “нечто” – куском говядины, банкой птичьего молока или ячейкой “козьих яиц”. Это был жезл, скипетр – символ непохожести, знак обладания, знак власти. Это было понятно всем окружающим, и именно это было важно для “котируемого” человека – так он шел, так он нес.
– В 1982 году мы приехали в Лабытнанги, где меня назначили замдиректора торгово-закупочной базы. По железной дороге с Большой земли грузы поступали на базу, оттуда авиацией развозились в Надым, Уренгой, Пангоды. В 1983 году из УРСа ПО “Тюменьгазпрома” пришло предложение поработать на горячем рубеже: в Пангодах, замначальника по торговле ОРСа. Я согласился.
Это действительно было горячее время. Пангодинский ОРС был пионером на освоении Нового Уренгоя, мне лично пришлось участвовать в выходе надымских газовиков на Ямбург. Мы там организовывали питание бригад первопроходцев. Открывали первую столовую, магазин. Были проблемы с водой: артезианской воды не было, приходилось использовать привозную, в крайних случаях брали ее из речки. Хлеб выпекали на судне, на плавучей пекарне. Благодаря самоотверженной работе всего коллектива, сбоев в работе не было, работали сутками, спали в столовой…
В 1985 году меня направили в загранкомандировку, во Вьетнам, на обслуживание объектов Мингазпрома в этой стране.
Южный Вьетнам. Здесь базировалось СП “Вьетсовпетро”, разбуривался нефтеносный шельф, работали интернациональные бригады. Наше ТБП (торгово-бытовое предприятие) обеспечивало функционирование объектов торговли и общепита. Пришлось осваивать и вьетнамскую кухню, которая существенно отличается от европейской. Пригодилось знание французского языка. Немного научился вьетнамскому.
Мне понравился этом трудолюбивый мирный народ. У нашей семьи (со мной во Вьетнаме постоянно проживали жена и сын) там осталось много друзей. Считаю, что оставил добрый след на той земле. Перед отъездом на родину правительство этой страны наградило меня вьетнамской медалью “Дружбы народов”.
Командировка продолжалась три года. В восемьдесят девятом вернулся в Союз. Приехал в родную Полтаву. Настрой был закончить одиссею. Но в Пангодах остались вещи, мебель – нужно было за всем этим ехать.
Когда подлетал на вертолете к Пангодам – сердце защемило. До сих пор думаю: много видел, во многих местах побывал – почему именно здесь оно защемило? Уже в воздухе почувствовал: останусь! В этом же году стал начальником ОРСа.
… Разгар “перестройки”, талонная эпоха, “борьба с алкоголизмом”. В Пангодах – как и по всей стране. Помню, жена приятеля пришла из магазина и сказала радостно своей маленькой дочурке, разворачивая покупку: “А я тебе ПАНТАЛОНЧИКИ купила!” Дочка, уловив в словосочетании знакомое, характерное для того времени, понимающе спросила: “Что, и трусики – ПО ТАЛОНЧИКАМ?”
В поселке тогда был назначен один магазин, не случайно – на окраине, для распределения населению вино-водочного товара. Над его дверью сделали, в духе времени, вывеску, осторожную и нейтральную, – “Бакалея”. Но среди людей он получил иное, народное, название: “Альбинарий”, – буквально это являлось производным от имени строгой, но веселой хозяйки магазина. По сути же это было, мне кажется, название-протест, может быть, неосознанный. Результат впечатления от трудностей, которые приходилось испытывать людям в мучительных промороженных очередях, саркастическое отношение к ханжеству верховной власти, прячущую карикатурность своих действий за названиями, вывесками, вкупе с неординарной, яркой личностью продавца, которая, как всеми правильно понималось, ни в чем не виновата. Имя получилось, без преувеличения сказать, “вечным”: уже давно в этой бакалее, ставшей рядовым, невзрачным продовольственным магазинчиком на поселковой окраине, работают другие люди, здесь без всякой очереди, списков, талонов можно приобрести все, что душа пожелает, в том числе почти фантастическое когда-то чешское пиво, – но название осталось то самое, народное, которое несет в себе уже просто историю: “АЛЬБИНАРИЙ”. Я недавно спросил у сына: что тебе представляется, когда ты слышишь это слово? Он ответил: аквариум. Ну и хорошо, вслух подумал я. Сын посмотрел удивленно, наверное, подумал: заговариваться начал предок…
– Я принял объективно сложное хозяйство, которое оказалось в тяжелом состоянии по ряду субъективных причин. Разгул “перестройки”. Жесточайшее распределение, бартер. Трудная ситуация с кадрами, разброд и шатание в коллективе, перерасход заработной платы на полгода вперед, люди два года не получают премии. Все смотрят на меня. Сейчас признаются, что думали: сломаюсь, сбегу. За короткий промежуток времени удалось сплотить коллектив, заставить поверить в свои силы, в будущее ОРСа. В некоторых случаях, например, в оплате за сверхурочные работы, наперекор правилам бухгалтерии УРСа, пришлось брать огонь на себя. Через девять месяцев работы меня вызвали с отчетом в Тюмень. Ехал туда с тяжелыми ожиданиями. Но там меня поняли, не последнюю роль сыграла позиция тогдашнего Генерального директора Надымгазпрома В.В.Ремезова, который, зная тяжелое положение в Пангодах, нас всячески поддерживал. В этом же году по результатам работы коллектив получил переходящее Красное Знамя, и для нас это был не кусок материи, это было признание нашей победы – над обстоятельствами, над самими собой…
Благодаря работе коллектива ОРСа, глубоко северный населенный пункт Пангоды всегда был обеспечен продуктами первой необходимости, а сделать это порой, например, в предзимнюю заготовительную кампанию, было ох как не просто. А позже, когда наступили “рыночные” времена (хотя бы в том смысле, что просто “по команде” никто из поставщиков ничего “дарить” не собирался) , ОРС, ценой невероятных усилий, продолжал делать не то, что выгодно, а то, что нужно. Я нормально отношусь к частной торговле. Хорошо, что магазинов стало много – у людей появился выбор, рынок относительно насытился, кое в чем мелкий частник закрывает временные пробелы орсовской, я считаю – основной, торговли. Но пока еще частник не повезет сюда, например, соль, спички… А если и повезет, то только тогда, когда это вдруг станет на вес золота.
Сейчас модно обвинять промышленные гиганты в закостенелости, монополизме. Что, мол, эти качества, идущие из прошлого, и есть тормоз экономики, в том числе и на местном уровне. Да, ОРС по определению – монополист. Когда-то – абсолютный (потому что раньше так нужно было), сейчас – в том смысле, что сравнимых с ним снабжающих организаций, фирм в Пангодах нет. Это не хорошо и не плохо – это факт. Торговля, ее формы, – функция времени.
Сменилось время. Раньше был дефицит товаров, сейчас – дефицит денег. Что хуже?.. Борьба продолжается, наверное, жизнь так устроена: без борьбы никак не получается. Или это только у нас так “не получается”?
По большому счету, мне хочется одного: чтобы торговый человек был вне политики, не нес в себе и на себе ее вину. Я всегда интересовался мировой историей торговли – ее сложившимися веками законами, традициями, принципами. Так вот, во все времена купец был как бы “между”, если так можно сказать, политикой: идет война, а купец проходит между воюющими сторонами, никто не считает его врагом, никто его не трогает. Наверное, потому, что противники понимали: каждому – свое. Мне хочется, чтобы и в нашей стране политики и, вообще, люди это понимали.
… Яркое раннее утро выходного дня. Пангоды только просыпаются. Захожу в чистый, уютный частный магазинчик. Играет тихая музыка. Это аквариум, я – внутри. В глазах плывут радужные разводы от разноцветных и блестящих этикеток, стекла, фарфора… По понятиям двадцатилетней давности – маленький рай на земле. Я первый посетитель, потенциальный покупатель. Из-за прилавка выходит – так, оказалось, принято в этом магазине встречать “первого” – выплывает, ослепительно радостная девушка-рыбка, фея, и приветствует: “Доброе утро!” Как будто всю жизнь меня ждала. Я смущен, что-то мямлю себе под нос… Это от неожиданности, я знаю, со мной такое бывает. Ведь я, как ни хорохорюсь, как ни стараюсь выглядеть “под современного”, все же человек из другой эпохи.
1995-1999 г
Из книги «ПАНГОДЫ»
(просьба к ПАНГОДИНЦАМ: у кого есть фотография Степаненко и Альбины Васильевны, пожалуйста, пришлите — для иллюстрации этого очерка)
