Леонид НЕТРЕБО
ВАРВАРА
Пангоды столичными звездами не удивишь. Как ни странно, жители этой, по общим понятиям, глубинки, провинциалами себя полагают настолько же, насколько это характерно для, например, тюменцев или свердловчан, – т.е. исходя из географической, а не какой-либо иной отдаленности от европейской части страны.
Такая степень «удивляемости» определяется отчасти тем, что родина взрослых северян, в основном, – как раз-таки названная «европейская часть»; отчасти тем, что звезды, каждодневно сияющие на телевизионном небосклоне, на пангодинском, гастрольном, – метеоры. Так или иначе, более глубокий интерес вызывают судьбы известных земляков, неординарных личностей, их жизнь, которая является заметным слагаемым естества каждого из нас, нашей историей.
Это было в разгар «Перестройки». Закончилась однодневная пангодинская гастроль известного артиста. В понедельник он, окруженный многочисленной свитой, подавляющую часть которой составляла затянутая в хрустящую черную кожу охрана, приехал в маленький, деревянный аэропорт «Медвежье».
Хозяйка авиаперевозок, сменный диспетчер газопромыслового управления, «нашла» пролетающий вахтовый борт с УКПГ на Надым и посадила его в Пангодах.
– Только отдельный вертолет, – «звездно» заявила охрана и предложила вполне «столично»: – Вахту высадите, подождут.
Пошли долгие минуты напряженных переговоров, но диспетчерская кабина – стеклянная крепость с маленьким квадратным окошком, не сдавалась. Согласились ли в результате осаждавшие с тем, в чем всегда была убеждена и уверенно отстаивала в те минуты провинциальная мадонна, – что человеческое достоинство не географическая величина и не должна изменяться в функциях широты и долготы? Неизвестно. Но особо горячего московского «качка», за грубость, затраченную при штурме диспетчерской, его коллеги все же послали извиняться (это было непременным условием диспетчера для дальнейшего разговора вообще):
– Извини…-те, Варвара Ивановна.
Они улетели в вертолете, в котором им с вахтовиками вполне хватило места.
На предложения сына поменять работу на более спокойную, Варвара Ивановна отвечала:
– Сынок, ты же знаешь, я себе проблемы на любой работе найду.
Несмотря на сухие правила, строгие указания, именно она в итоге определяла, кто сегодня полетит первым рейсом, кто вторым, третьим. Аккуратно проходя между Сциллой производственных интересов и Харибдой общечеловеческих житейских проблем, успешно регулировала людские аэропортовские потоки. Вполне могло быть, что, вопреки инструкциям, женщина с ребенком улетала, а инженер оставался. Конечно, ей попадало, но она непреклонно отстаивала свою правоту. При этом ее аргументами справедливости было не что-то замысловато-убедительное, просто черное было черным, а белое – белым. Манера, с которой преподносилось очевидное, была обезоруживающей, поэтому ей верили, прощали и ее уважали.
Шутки ее были остры, несли в себе не только смешное, но и, как правило, определенную философскую нагрузку. Однажды летом, еще в «доперестроечные» времена, Варвара Ивановна, как это положено, сопровождала нашу отпускную группу пассажиров от здания аэропорта до вертолетной площадки. Борт был еще далеко в небе. Мы остановились, переговариваясь. Она внимательно посмотрела на мой огромный чемодан, который стоял на песке и выглядел как полуспущенная автомобильная камера, улыбнувшись, спросила:
– Что же ты в отпуск-то с пустым чемоданом летишь? – и добавила, как бы серьезно: – Ах, да! Ты ведь не в ОРСе работаешь… Хоть бы природным газом накачал, для приличия.
Что жизнь давалась трудно, – такое можно сказать о многих, почти о каждом. Но каждый ли из сильно страдавших от трудностей, порой корежащих судьбу, живет по истине: в несчастьях виноват случай или, по крайней мере, конкретные люди – но не мир?.. Во множестве бывает наоборот, и те, со сложной биографией люди, несут в своем облике, поведении сумрачную печать своей доли, что иногда согласно, а чаще вопреки их воле дает хмурую тень на все окружающее. Так же образно говоря, Варвара Ивановна, имея сложное прошлое, своим настоящим присутствием никогда ни для кого не загораживала света, не была источником тени, – она светилась сама, как и положено звезде, пусть скромного провинциального масштаба.
Родилась во время Отечественной войны, в городе Бахмаче Черниговской области. Отец, инвалид с детства, в армию призван не был, и после войны ему долго пришлось оправдываться перед властями за жизнь, прожитую на оккупированной территории.
…Школу Варвара заканчивала вечернюю: воспитывала сынишку, учиться хотелось, но надо было и работать, зарабатывать на жизнь. Пошли долгие годы борьбы за существование. Работала кровельщицей, официанткой, лоточницей, крутильщицей, разнорабочей…
В1968 году уехала по вербовке в г. Джанкой, на строительство Северо-Крымского канала. Это стало для нее периодом душевного подъема, молодого энтузиазма, неподдельного интереса к работе – все это было не только в ней, но и во всем, что окружало: делалось большое дело, необходимость которого не вызывала сомнений, каждый этап был зрим и понятен. Здесь она стала депутатом городского совета, здесь же поджидало ее несчастье: бульдозер ножом зацепил строительный вагончик, покалечило несколько человек, Варвару буквально переломило пополам…
Она выжила, и Бог дал даже больше, почти невероятное, – поправилась и через длительное время вновь стала работать.
На одной из фотографий того периода она запечатлена на субботнике: солнечный летний день, молодая стройная женщина в цветастом открытом сарафане, в одной руке лопата, другая приложена козырьком у крошечной косынки, едва прикрывающей копну густых темных волос, улыбка, ровный чистый взгляд. Такой ее впервые увидел будущий муж Михаил Войновский.
Поженились, жили от получки до получки. В 1973 году муж поехал на Север «за машиной». Вскоре выяснилось, что с длинным северным рублем все не так просто, как казалось, и через год она тоже приехала в Надымский район. Они все же купили машину, но через восемь лет работы на Севере – старожилы помнят, их красная «Нива» стала первой легковушкой в истории Пангод.
Первые десять лет еще была надежда, что Север – это настолько временно, что не стоит распаковывать то, что доставалось по спискам, очередям, лотереям, – все для жизни «там»: скоро все это уложим, поставим в контейнер – и прощай Север! Потом, став старше, поняли, что второй жизни не будет, а в этой, единственной, каждый день проживается в первый и в последний раз. И перестали делить: север, юг… – просто жизнь, и они в этой жизни.
Тогда, более двадцати лет назад, к ее первому приезду муж собственноручно, из бросового материала, которого уже тогда было полно в тундре, построил балок в районе ГП-5, там и стали работать вместе: он трактористом в колонне Надымского Ката, она в столовой, а затем в военизированной охране Газопромыслового управления.
Здесь, несмотря на трудности становления, адаптации, прошли самые спокойные годы совместной жизни: ушла отравляющая существование зависимость от «копеек», в часы отдыха их окружали не бетонные стены и городской гомон, а почти девственная природа. Михаил вспоминает, как они рыбачили, в излюбленном месте, только им известном, где у них была собственная сторожка. Особенно трогателен рассказ в той части, где утренней зарей Миша стоит в болотниках по колена в холодной воде, выбирает из сетей ночной улов, Варя рядом, с кастрюлей нагретой на костре воды – периодически он опускает туда окоченевшие руки…
Рыбы было много, они приносили ее в столовую, раздавали соседям. Вахтовики жили одной большой семьей, делились радостями и печалями. Все тогда были добры не только друг к другу, но и ко всему, что их окружало.
Однажды из тундры прямо к УКПГ пришли олениха с маленьким олененком, была она, видимо, больна, легла недалеко от облака. Люди стали ходить на объекты другим маршрутом, чтобы не беспокоить беспомощную пару. Через два дня олени перестали пугаться и стали принимать пищу из рук.
После аварии на ГП-7, когда от огромного газового факела пострадали люди, проживавшие в расположенном рядом поселке, жилье из районов промыслов стали убирать, Войновским дали комнату в пангодинском общежитии.
Варваре, зная ее деловые качества и умение ладить с людьми, предложили работу диспетчера по авиаперевозкам ГПУ в поселковом аэропорту. Это и явилось, как потом оказалось, главным делом в ее северной жизни, в котором она стала известной Пангодам и тем надымчанам, чьи производственные пути пролегали через «Медвежье»; где она снискала неподдельное глубокое уважение руководства, летного состава, пассажиров.
Пассажиры – это все пангодинцы от мала до велика, потому что аэропорт для жителей поселка альфа и омега всех дорог, деловых и отпускных. Поразительно, но для меня, как и для многих моих земляков, слово «Варвара» – не только редкое имя редкого человека, но и имя нарицательное для целой группы предметов и понятий, связанных с деревянным зданием аэропорта, крохотным залом ожидания, аэродромными бетонными площадками, вертолетами, в прошлом – один из отпускных талисманов.
…Утром желающие улететь подходят к окошку диспетчера, записываются в общий список. Все с тревогой ждут своей участи, которая становится подвластной тому, кто только что их записал. Не всем пассажирам зала ожидания суждено сегодня перейти в категорию пассажиров вертолета, тому ряд причин – организационных, ведомственных, технических, сезонных, погодных…
Издалека доносится рокот подлетающего вертолета. Варвара Ивановна выходит из диспетчерской кабины, взгляды с надеждой устремляются на нее, многие встают. Она уверенным голосом, тона не допускающим возражений, зачитывает список счастливчиков, каждый из которых, услышав свою фамилию, торопливо берет поклажу, детей и устремляется к выходу. На улице пассажирская стайка с диспетчером во главе быстро и радостно движется к вертолетной площадке, куда уже приземляется «вертушка», все останавливаются. Потоки воздуха поднимают песочную пыль, по лицам сечет мелкими камешками, улетают головные уборы, падают чемоданы, все смеются: до свидания, Пангоды, до свидания, Варвара Ивановна, до встречи после отпуска!
В тот декабрьский вечер я впервые ясно осознал, что есть что-то изначально тревожащее в самой комбинации слов: «зал ожидания». Тревожное потому, что, несмотря на расписание рейсов, в ста процентах так называемой уверенности всегда замаскированы несколько процентов неопределенности и даже один, чей-то, – безнадежности.
Как и положено залу ожидания, в том, прощальном, было много народу и мало слов… В то же время, здесь царила необычность, даже в запахе, звуках: пахло карбидом, шипела газовая горелка… Потом Пангоды огромным добровольным потоком, как коллективный диспетчер, сопровождали Варвару Ивановну до обледенелой вертолетной площадки.
С того времени для меня «Черный тюльпан» – это не только брюхатый аэрогрузовик наших современных войн, но еще и пангодинский серый ночной МИ-8, который, грозно мигая, уносил только что запаянный цинковый кокон в мутное оттепельное небо. Он так и остался в памяти исчезающим – в рокотную, циклично сверкающую точку.
На одной из фотографий семейного альбома ее сына я обнаружил грустную Варвару с большим белоснежным, солнцеобразным пятном в области сердца. Сын сказал, что так на пленке…
В Крыму, на джанкойском кладбище тем летом появился памятник: в человеческий рост мраморная плита, на которой изображена красивая женщина. За ее спиной – снег, вертолеты. Вверху – эмблема «Надымгазпрома» и надпись: «Не напрасно называют Север крайним».
Пангодинцы, возвращаясь из отпуска, встречаются с Пангодами еще в небе: «Мишка» или «Аннушка» перед заходом на посадку пролетает над всей южной границей поселка, с этой стороны он как на ладони. Те, кто живут в брусчатых или щитовых домах, на подлете, еще издалека, вытянув шеи, торопливо высматривают в иллюминатор свою «деревяшку»: цела ли? Я тоже, подчиняясь многолетней привычке-рефлексу, нахожу свою бетонную коробку и только тогда окончательно успокаиваюсь: дома. По аэродрому движется ручеек людей, сейчас мы приземлимся, ручеек перетечет в оставленный нами вертолет, а мы, в сопровождении Марины (Ирины, Милы…) – женщины в синей униформе с белой повязкой на рукаве, загорелой стайкой пойдем по направлению к зданию аэропорта, завершая еще один условный цикл непрерывного круговорота людей – в Пангодах, на Севере, в природе.
1995-1999 г
Из книги «ПАНГОДЫ»
