Леонид НЕТРЕБО
ЖЕНЩИНА В ОКНЕ
Наталья чистила картошку, перебирая в памяти события пережитого дня, который был, как обычно, сплетен из десятков дней вчерашних. Что-то смутно тревожило. Отсутствие явного предмета тревоги раздражало. Было странное, навязчивое желание закрыть ночное окно, в прежние времена – прямоугольный двустворчатый зев, переходящий в непроницаемый сумрак чуждой улицы, сегодня неприятно обернувшийся линзами огромных зеркальных очков, прикрывающих неизвестные, в упор тебя рассматривающие глаза…
– Ну, что ты молчишь, Наташа? – муж подошел сзади, положил ладонь на плечо жены. Не приобнял, не потрепал шутливо – осторожно прикоснулся, боясь не угадать допустимую интенсивность вмешательства в то, чем сейчас была занята память Натальи.
– Да, я сейчас, – немного невпопад ответила Наталья, стараясь тоном смягчить вину перед мужем за долгий уход в себя – как пришла с работы, “Привет!”, и замолчала. Не оборачиваясь, чтобы не притворяться из вежливости глазами – дольше всего забота и печаль остается в них, – на секунду прижала щекой ладонь Сергея к своему плечу. – Картошка вот… Как мыло. Совсем крахмала нет.
Механическое упоминание о картофеле, как ни странно, отвлекло от липкой паутины бесконечных мыслей. Действительно вспомнился этот корнеплод с винзилинского огорода: после нескольких минут чистки руки и нож молочно истекали крахмальным соком…
Предки Натальи были сосланы из Белоруссии в Сибирь за “ненадлежащее” социальное происхождение. Отец участник Великой Отечественной, после войны окончил Ленинградский педагогический институт имени Герцена, работал в Киненсберге и на Кузбассе, потом возвратился на родину, в Тюмень. Здесь стал директором мужской гимназии, которая воспитала много ярких людей, составляющих гордость Тюменщины. Так, учеником отца, Григория Ждановича, был Юрий Гуляев, впоследствии один из популярных певцов Советского Союза. Подорванное на войне здоровье Ждановича-старшего заставило его семью переехать из областного центра в маленький город под Тюменью – Винзили. Провинциальный, на грани города и деревни, быт, целебный воздух вековых сосновых боров, в густой хвое которых уютно утонул городок, прибавили отцу несколько лет жизни.
Тюмень – столица деревень. Все дороги из сельскохозяйственных окраин вели в “область”, туда сходились все дела, надежды, оттуда же потом начинались продолжения надежд и дел. Наталья поступила в Тюменский индустриальный институт, как водится, особенно не задумываясь над будущей специальностью. Факультет, в аудитории которого вошла на пять лет Наталья, он оказался самым “боевым” в вузе, – нефтегазопромысловый, на сленге “индусов”, студентов ТИИ, – “Нефтегаз”.
Страна жадно черпала углеводородный огонь из бездонных, как казалось, кладовых (от слова клад) полостей собственного организма, тысячи стальных полых игл вгоняла в замороженную часть тела, может быть, поэтому практически не морщась от боли, радостно захлебывалась и задыхалась от фантастических тонн и кубометров из фонтанирующих, бери – не хочу, скважин. На задачу покорения турбулентных вихрей заводы плавили и катали металл, “Нефтегаз” ковал кадры.
Так, пятью положенными курсами “Нефтегаз”, в числе прочих кадров, отковал и опломбировал выпускными дипломами внутрифакультетскую семью нефтяников-газовиков Зиминых, и перед Натальей и ее мужем встал вопрос будущего.
Тюмень была многим обязана своему Клондайку: в семидесятых исчезли с улиц деревянные тротуары, выросли, как грибы, современные микрорайоны, взметнулись волшебно выше всех старых церквей – стекло и бетон – главки и НИИ. Поэтому все вектора, как “ваньки-встаньки” в корабельном кубрике под настенной картой, покачиваясь и позвенькивая, показывали результирующими макушками: Север. Таким образом, Север начинался не за шестидесятой параллелью, он брал начало в центре города Тюмень. В аэропорту “Рощино” это начало обретало “высокую” зримость в виде самолетов, улетавших по направлению отгавканных простуженными динамиками координат: “Сургут”, “Нижневартовск”, “Урай”, “Надым”…
Потом, через много лет, когда появилось ясное ощущение прощания с молодостью, Наталья стала задумываться над тем, что было бы, останься они тогда, в 1977 году, в Тюмени. Наверное, долгое время работали бы по направлению в каком-нибудь “ниигипро”, получая двести сорок “рэ” на двоих, помыкались бы по общежитиям, съемным квартирам, малосемейкам – то, что семье Зиминых казалось тогда ужасным, порядком надоевшим за годы семейного студенчества, и то, через что прошли (как оказалось, типичные тяготы молодых семей совсем не вечные) многие однокашники, ныне преуспевающие и известные горожане. Но эти мысли придут позже, когда начнет одолевать усталость от ежегодных обязательных челночных поездок с севера на юг. Поездок между двумя домами, “земным” и северным, в каждом из которых, вроде бы родных, в первые минуты приезда в них, непременно слышится какой-то одинаковый, надоевший после скитальческой молодости запах – неистребимый дух гостиницы, который неподвластен фешенебельности, люксовости, озонаторам и кондиционерам, потому что его невозможно нейтрализовать, выдуть – это внутри, это состояние человека, приходящего в жилье не насовсем, на время.
Она быстро отделилась от стола, пружинисто подошла к окну, высоко захватила половинки штор и решительно свела их вместе, на секунду заполнив кухню недовольным скрипом разбуженных гардин.
Сергей залюбовался женой, улыбнулся:
– Ну, ты, Наталья, прямо как в молодости!..
…Вертолет огромной шумной стрекозой, мультфильмовым хулиганом выпал из мутного поднебесья, казалось, только в метре от земли проявил небрежную, показную аккуратность: завис на несколько секунд над грунтовой площадкой, покачиваясь, красуясь неизвестно перед кем, потрогал твердыню колесом, потом другим. Наконец тяжело, но уверенно сел, несколько обмяк, не глуша двигателей, лишь сбавил обороты – уменьшилось грохоту, лопастное кручение приняло форму зонтика. Вывалил партию людей, тут же яростно и равнодушно засвистел, опять превращая мирный “зонтик” в бешеную ромашку, отгоняя ураганным ветром подальше от себя недавних пассажиров, и за их страдальческими пузырящимися спинами, невидимый им, отдался обратно в свинцовую муть.
Чья-то фетровая шляпа, став на поля, как на колесо, радостно убегала в тундру, высоко подскакивая на кочках.
Не подгоняемая больше потоком пыльного вихря, Наталья безотчетно остановилась. Долго не знала, куда поставить чемодан, поэтому одной рукой, неловко, поправляла взбитые, опесоченные волосы, одергивала невероятно наэлектризовавшееся от воздушных струй платье. Наконец, поставила чемодан на песок, огляделось. Низкое небо – вот-вот раздавит. Ни дерева, ни куста. Песок… Чуть подальше начинается плешивое поле, кочки, наверно это и есть тундра. Где же поселок… Увидела вдалеке низкие серые домишки. Неужели это и есть Пангоды? Наверное, окраина. Но ведь окраины как правило лучше, чем центр, по крайней мере, что касается природы. Ужас…
Наконец подошел Сергей, чуть пригнулся, привычно отодвинул женину челку, заглянул во влажные глаза:
– Ну, ты что, Наташ, ушиблась?
– Нет… Песок!
Новоиспеченным северянам дали место в общежитии. Комната была смежная с проходной. Чтобы попасть в коридор, нужно было пройти через помещение, где отдыхала смена пилотов пангодинского аэропорта. Получалось, личная жизнь на виду, на шуму… Пилоты приходили и уходили, в любое время суток – смех, громкие возгласы, встречи и проводы… Редкие часы затиший казались раем. Мужу часто приходилось поднимать челку своей пассии и шутливо восклицать: “Ну, что?.. Опять песок?!”
Общежития, секции, малосемейки, балкИ, вагончики, бочки…
Сколько еще лет пройдет, пока жилье для них не перестанет быть больным местом, больной темой! Такой же темой и таким же местом, как и для многих сотен пангодинцев, тысяч северян.
Сама она считала, что случайно стала депутатом. Комсомолка, рабочая, “верхнее” образование, молодая, энергичная – “утвержденные свыше” параметры, благодаря которым тогда становились “избранниками”. Из песен слов не выкинешь. Но верно и то, что, числясь в представительных органах власти, разные люди вели себя по-разному. Она видела: одни приезжали на сессию отдохнуть от дома, семьи, работы, другие – “отовариться” разовыми спецпайками, третьи – действительно работали.
Она взялась за тему, животрепещущую! Рожденную объективными обстоятельствами, жизнью. Твердо и ясно сформулировала для себя то, за что должна была в меру своих возможностей бороться: населенный пункт не должен быть “проходным”. Жизнь, данная Богом или иным естеством, изначально преходяща, “временна”. Делать же сознательно внутри этого мгновения природы рукотворные “времянки”, по сути – пустоты, – явно преступно по отношению к самим себе, к человеческой натуре.
Нет, конечно, Наталья, на тот момент оператор по добыче газа Медвежинского ГПУ производственного объединения “Надымгазпром”, была не первой в будировании жилищного вопроса и капитального строительства вообще в поселке газовиков: она, согласно депутатскому статусу, исполняла наказы пангодинцев, озвучивала предложения производственно-муниципального “актива” – но это был и ее личный, до глубины души осознанный выбор направления общественной работы.
Созрела критическая масса людских страданий. Это понимали все. И местная власть, и руководство предприятий, особенно Медвежинского газопромыслового управления, – те, которые на себе ощущали растущее влияние человеческого, в данном случае, точнее, бытового фактора в освоении Медвежьего (впереди уже вовсю разворачивался Ямбург, “питаемый” сменными бригадами из Пангод). Поселок оставался вахтовым по номиналу, но де-факто таковым не был уже в конце семидесятых. К тому времени в Пангодах правдами и неправдами постоянно проживали, ютясь в общежитиях и балках, несколько тысяч самых настоящих семей: мужья, жены, дети и даже бабушки и дедушки.
Первый раз Наталья поднималась на трибуну Тюменского областного Совета не чувствуя ног, во рту пересохло, когда говорила, в ушах стоял незнакомый гул. Читала, собственноручно написанное, не понимая слов, только осознавая важность того, что говориться. Помнит, что голос звенел… Когда спустилась, села на первое попавшееся свободное кресло в первом ряду – боялась, что упадет. Тело била мелкая дрожь. Мужчина, сидевший рядом, тронул за рукав, добродушно и ободряюще кивнул. Это был Генеральный директор ВПО “Тюменьгазпром” Черномырдин В.С., депутат областного совета.
Надымский район уже давно был вотчиной “Мингазпрома”, который, делясь формально властью с исполкомами, фактически господствовал на газоносной территории, справедливо и безотказно везя на себе груз абсолютно всех, от “а” до “я”, проблем. Именно его решения, основанные на мнениях представительств в северных глубинках, таких как, например, ПО “Надымгазпром”, носили базовый характер, которые затем соответствующим образом оформлялись.
В марте 1987 года замминистра газовой промышленности Е.А. Яковлевым было утверждено задание на проектирование рабочего поселка Пангоды, а в декабре этого же года, за номером 284, состоялось соответствующее решение Надымского горисполкома… Это были два главных документа, на основании которых через несколько месяцев появился, выполненный Тюменьниигипрогазом, “Проект рабочего поселка на двадцать пять тысяч жителей”. В Пангодах началось капитальное строительство.
Карьера Натальи в дальнейшем несколько отклонилась от производства и стала связанной с кадрами, бытом, социальной сферой. (Через несколько лет стала начальником отдела социального развития, заместителем начальника газопромыслового управления.) И все же, от маленькой “проходной” комнатки в деревянном вахтовом общежитии до личного роскошного коттеджа, который, наряду с жилыми и “соцкультбытовыми” многоэтажками из кирпича, стекла и бетона, перестал быть архитектурной диковинкой в двадцатитысячных Пангодах, прошло двадцать лет…
Домашние уже смотрели по седьмому сну.
Оставалось немного до утра, и, Наталья в этом была уверена, самую малость до того, чтобы понять причину вечерней тревоги. Прокручено двадцать лет, не хватает одного фрагмента, одной детали.
Да, двадцать… Стоп!
Где-то здесь?..
…Это было месяца два назад, нынешним летом. Солнечный день, служебные дела, пангодинское песчаное кладбище, которое вполне справедливо и символично расположилось у дороги, ведущей из Пангод в сторону месторождения. Мимо, по исторической бетонке, давно укрытой современным асфальтом, проносились вахтовые машины – древние “военные” “Уралы” и величавые цивильные “Икарусы”.
“Двадцать …” – ей пришло на ум это слово, когда она проходила между могилок, узнавая знакомые фамилии, читая даты.
Она тогда подумала, что в эти ее двадцать лет, всего лишь часть одной жизни, уложились иные биографии, это было видно по некоторым “разностям” – комбинациям цифр с коротким дефисом посредине. Что ж, подтверждается народная примета относительно поселений людей: если появилось кладбище, значит, человек пришел надолго – если измерять в масштабах людского века, то навсегда.
Но, видно, не все приметы абсолютно верны для Севера! – Наталья, помнится, горько усмехнулась, уж она-то знает, это тоже ее работа: по-прежнему, если позволяют средства, люди стараются хоронить своих близких на “земле” – на “Большой” земле.
…Сколько же нужно здесь прожить, сколько потерять, оставить, закопать в этот песок, чтобы перестать жить на два дома, на две земли, которые, вольно или невольно, остаются, таким образом, – одна, на которой живешь, радуешься и мучаешься, – “временной”, а другая, “колыбельная” родина, – отпускной пристанью, пенсионной надеждой? Человек стремился здесь надежнее обустроить свой быт, строя лучше год от года, одновременно уходя в бетонно-кирпичные бункеры, с зашоренными окнами-амбразурами, надежнее прячась от Севера, не пуская его к себе, локальным своим комфортом мстя Северу за прошлые обширные неудоби. Поэтому, то, что за стеной, за окном – тревожно…
Пробуждение было ранним: домашние еще спали. Дождалась половины седьмого, когда начали просыпаться муж и дети. Накормила, проводила… Как только закрылась дверь за последним из домочадцев, устремилась к платяному шкафу, распахнула створки, стала нетерпеливо перебирать старые вещи… Вот, наконец, то, что искала.
Это был сарафан, старый, но еще прочный, с рисунком невероятно большого, гигантского мака, когда-то красного – пурпурное поблекло, став розовым, – любимое в молодости платье, непременный атрибут летних отпусков. В последние годы нОски ситцевый спутник годился только для работы на винзилинском огороде. Наталья приблизила полотно к лицу, страстно потянула в себя воздух, наивно ожидая наполнить легкие не отворотными волнами нафталина, но горьковато-сладким духом родины – запахом влажной земли, лежалых листьев, древесного дыма…
Она с трудом облачилась в наряд молодости, с удовольствием отмечая, что, несмотря на годы, не очень далеко ушла от тех параметров, которые… Которых… Она скинула тапочки и легко взошла, ей показалось – почти вспорхнула, на широкий подоконник. Посмотрела сквозь стекло на свои, оказывается такие близкие и неожиданно – да, да, – неожиданно родные Пангоды…
…Она мыла окно, широкое окно на первом этаже двухэтажного коттеджа, натирая стекла с обоих сторон, раскрыв створки, не обращая внимания на уже прохладный осенний воздух. Мыла настолько страстно, самозабвенно, что скоро ей начало казаться, что произошло то, чего она так горячо желала, – окно стало втягивать в себя солнечные лучи, уличные шумы, запахи. А потом вся комната и даже весь дом стали продолжением заоконного дня, улицы, Пангод.
По дороге проезжали грузовые машины. Водители, удивленные, замечали яркий образ на осенней пангодинской архитектуре, крохотное, но живое панно на крупном, сером фасаде: женщина в цветастом открытом сарафане мыла окно и улыбалась. Иные невольно сбрасывали газ, некоторые коротко сигналили.
1995-99 г
Из книги «ПАНГОДЫ»
(просьба к пангодинцам – у кого есть фотография героини, прислать для иллюстрации очерка)
