- Картины
Мистер Но вынул из планшета листок с рисунком, сделанный цветными карандашами. Это случилось на следующем привале.
– Вот, будущая картина… У нее уже есть название… «Вещи». Смотри…
Мальчик вгляделся в набросок, сделанный углем, и нелепо разукрашенный цветными карандашами.
– Я добавил цвет для того, чтобы символизировать богатство… – опять угадал его мысли Мистер Но. – Аляповатость – мнимая радость, которую оно несет… Хотя, моё объяснение звучит бедно. Как и всякая словесная трактовка любого явления…
Последнюю фразу Мистер Но произнес с раздражением. Видимо, ему неприятно было пояснять, – по сути, оправдываться.
На рисунке Мальчик увидел женщину на ложе, укрытую цветастым одеялом – крупные, сочные мазки. Лицо, плечи и руки доступны наблюдателю. За ложем, с противоположной стороны – ромбовидная, вытянутая по вертикали фигурка…
– Это покойник или покойница… На смертном одре. Пусть тебя не сбивают с толку длинные волосы, и не удивляйся моему «или». В данном случае это позиция художника: не знать… Хорошо, пусть это будет Она, если тебе удобно. Итак, при ней богатство, нажитое веком… Рядом – скорбящий… Мне кажется, это старик… Кажется, вынужден повториться, потому, что я сейчас зритель, как и ты. Теперь поверни лист на девяносто градусов влево. Вот так. Что ты видишь?
Мальчику неудобно было признаться, что ничего нового он не увидел, а только ждал дальнейших объяснений. К тому же, несмотря на пояснения художника, он все-таки удивился словам «или» и «мне кажется». Значит, рисовал, не зная – что? Или не получилось то, что замысливал?
– Смотри, на горюющего… Теперь он превратился в… старый семитский глаз… Древнее мудрое око, оно умнее всех нас, притворство в скорбящей фиге… Око, похожее на черное яблоко с искристым зрачком под верхним веком, лукавый взгляд сверху… Око высокомерно наблюдает нас, зная, что недоступно нашему видению… Просто ни у кого не хватает ума повернуть все это на прямой угол. А между тем, у женщины, при таком повороте, смотри, уже не мертвое, а вполне живое, веселое лицо… Она вот-вот откроет глаза. Но если ты подобного не улавливаешь, то это от несовершенства наброска… Я говорю то, что должно быть на картине, которую хочу написать. А это набросок.
– Что такое семитский глаз? – спросил Мальчик, удивляясь своему голосу.
– Старый, – уточнил Мистер Но. – Причем, здесь с гипертрофированной геометрией, и, разумеется, в моей субъективной трактовке. Верхнее веко не дугой, а вздыбленным уголком. Нижнее тоже уголком, но с мешочком… Внешний край века приспущен, образует как бы начало шор, готовых задвинуться… Симбиоз хитринки и изгойства… Природа, замешанная на библейских сказках, которые далеко не безобидны… Долго объяснять. Кстати, никогда не внедряйся глубоко в это тему, рехнёшься. Теперь поворачивай картинку дальше – еще на девяносто… Смотри что получилось! – плакат на фигурной ножке, транспарант… Женщины в таком ракурсе нет, а только богатство, – это оптический прием, доступный рядовому художнику… Крути ещё. Опять мудрый глаз, который смеется, даже издевается над нами, глядя на этот раз снизу вверх… Ещё поворот – и возвращается парадная, подложная картинка, якобы норма…
Мальчик молчал, понимая, что любые его слова не имеют сейчас никакого значения для Мистера Но.
И говорил Мистер Но:
– Почему «Вещи»? Быть может, потому, что хочу стать свободным от вещей, от того состояния, в которое мы все загнаны ее величеством системой? Не знаю, не уверен, что причина в этом. Ты, конечно, хочешь спросить: как такое может быть? Возможно, ты, как рациональный человек, будешь смеяться, если я скажу тебе, что все это мне приснилось – и картина, и название… И доверяя себе, моему истинному, я ничего не исправляю, лишь следую заданию… А вот когда напишу всё это в масле, тогда, возможно, и придет понимание и цель. А всё то, что сейчас кажется и видится, – всего лишь набор избитых символов. Ну, может быть, необычные формы. Кручение рождает их калейдоскоп, на неискушенный взгляд – непредсказуемый, да и просто сумбурный… Но, уверен, в этой роторной перестановке, только и возможно проявление единой, суммарной картины – истины. Это не значит, что я должен повесить картину на шарнир, чтобы зритель мог ее вращать. Не смейся… Нет, движение должно быть в мозгу, то есть, внешние манипуляции, без способности вращать полотно внутри себя, не дадут истины… Да и не для публичного понимания предназначается картина. Единственный зритель – я… Ну, и, если сложится, ты, плюс…
Мальчик еще и еще вглядывался в рисунок, то поворачивая его на прямой угол – влево или вправо, – то пытаясь это же проделать внутри себя. И когда, наконец, в одном из движений (внутреннем или внешнем – это не отметилось) женщина улыбнулась, а ромб «старосемитского» глаза шевельнул яблоком, – то содрогнувшийся зритель, ощутивший себя вором, взявшим чужое, отдал листок художнику.
Мистер Но спрятал рисунок в планшет и сказал ласково, приблизив лицо:
– У тебя закружилась голова? Так и должно быть, не бойся… Надеюсь, это не болезнь высоты, от которой тоже кружится голова, но вдобавок наступает удушье и бешенство сердца.
– Почему это место называется Шахристан? – спросил Мальчик, отстраняясь, якобы для того, чтобы усилить вопрос движением, окидывая взглядом вокруг.
Мистер Но заговорил, по мнению Мальчика, некстати, не отвечая впрямую на вопрос, а лишь продолжая загодя начатую мысль:
– Раньше, путешествуя, я носил с собой фотоаппарат. А теперь…
Мистер Но вынул из планшета листок и протянул его Мальчику.
На картинке Мальчик увидел обнаженного юношу: вся одежда – виноградный или фиговый лист в виде набедренной повязки и, пожалуй, кудри, которые были вырисованы так, что создавали впечатление мантии. За спиной юноши извергался вулкан из горы со снежным наконечником.
– Узнаешь? – спросил Мистер Но.
– Это, наверное, Шайтан-гора, – угадал Мальчик, – похоже. Вот тут такая же впадина и здесь тоже такой же выступ.
– И всё? – разочарованно спросил Мистер Но, наклонившись к Мальчику. (Мальчику показалось, что Мистер Но нюхает его волосы.)
– И всё, – виновато вздохнул Мальчик.
Вздохнул и Мистер Но. Забрав листок, долго не мог уложить его обратно. Листок сопротивлялся его нервным, неверным движениям, шуршал и заворачивался. Закончилось тем, что Мистер Но сложил непокорный листок вчетверо и сунул его себе в нагрудный карман, и тогда заговорил:
– Теперь я ношу с собой только карандаши и бумагу. Чтобы запомнить себя сиюминутного, мне не нужен весь лагерь видом сверху, не нужен огромный кусок ущелья с высоты птичьего полета, не нужен весь Шахристан!.. Достаточно простым карандашом нарисовать твои кудри – пусть неточно, схематично, смешно, серыми каракулями, калякой-малякой, как я говорил в детстве… На фоне ультрамариновой воды горного сая, объёмом с море, хотя сай где-то далеко внизу и виден лишь синеющей лентой…
Мальчику нестерпимо захотелось прервать Мистера Но, и, дождавшись паузы, он выпалил:
– А как бы вы нарисовали весь-весь Шахристан? – понимая, что сказал как-то не так. – Ну, весь-весь…
Мистер Но ответил с готовностью и деловито, тоном учителя:
– Шахр, по-персидски, город. Стан – место. Ранний феодализм. Стены, ворота, башни, храмы… Город-крепость, словом. За стенами некрополь, караван-сарай, сады и огороды… Почему ущелье получило такое название? Возможно, потому, что череда труднопроходимых гор напоминает крепостные стены, а широта ущелья, большие горизонтальные площади, наличие воды и прочие достопримечательности делали эти долины пригодными для жилья. И действительно, ведь там, ниже, к равнине, местность заселена давно и густо. Кишлаки, города… Но потом здесь прошли смерчем племена кочевников, и разрушили Шахристан. Попировали, съели всё, выпили – и схлынули. Посмотри на наш лагерь сверху, и согласись с моей версией!
Мальчик оценил внимательным взглядом вид лагеря сверху – и согласился с Мастером Но, и молча покачал головой.
Мистер Но оптимистично предположил:
– А возможно, это имя ущелью дал некий географ, а то и свободный путник, с развитым, как у нас с тобой, воображением… Вгляделся сверху, например, с Шайтан-горы, и увидел и стены, и крепость со стражниками, и караван-сараи с вьючными животными, и гортанные возгласы народа… И вывел в себе одно слово – Шахристан!.. Нам пора!
